Блуждающий огонёк - Страница 19

— Все больше мужчины за сорок.

Теперь была его очередь молчать. О чем тут спрашивать? Ему, уроженцу деревни, и так все было ясно. Раз сватаются женихи за сорок, значит, во всех деревнях окрест не осталось ни одного холостяка моложе. Зато полным–полно мужчин на пятом десятке, все еще не обзаведшихся семьями. Это были взрослые мужчины, младшие братья и сестры которых уехали работать в город. Ресаку и сам был одним из них, и не ему было утешать Хидэ, потому что он отказался бы вернуться в деревню, даже будь у него старший брат и вдруг умри. Ему стало трудно дышать.

— Давай завтра походим по городу, — переменил он тему разговора. Куплю тебе что–нибудь. Чего бы ты хотела?

— Что–нибудь из одежды, — охотно сказала Хидэ, и Ресаку вздохнул с облегчением, радуясь ее простодушию.

— Кимоно?

— Нет, европейскую одежду. Но платья не надо. Я их не носила. Блузку или юбку…

Ресаку вспомнил, что Хиде была в коротких, выше колен, брючках, и сказал:

— Я куплю тебе мини–юбку.

— Мини?! — не то воскликнула, не то выдохнула восторженно Хидэ.

— Ты какой цвет любишь?

— Цвет «китайского фонарика», — сразу же сказала Хидэ.

— Ага! Значит, красная мини–юбка.

Будто не веря ему, Хидэ помолчала немного, потом тихонько уткнулась лбом в его спину. И вскоре послышалось ее сонное дыхание.

VII

Однажды, дней через десять после того, как Хидэ уехала обратно в деревню, Ресаку неожиданно навестил родственник, старик Его из соседней деревни. В тот день Ресаку сидел на пустыре неподалеку от причала и, расстелив на сухой траве циновку, точил тесло. И когда он увидел медленно плетущегося к нему старого Его, ему показалось, что и без того сумрачный день вдруг потускнел.

— Дедушка! — прошептал он и вскочил на ноги. Старик подошел к нему и бросил вдруг, даже не поздоровавшись:

— Едем в деревню!

Застигнутый врасплох, Ресаку молчал, ничего не понимая.

— Хидэ умерла, — пояснил старик. Ресаку молча глядел на него широко открытыми глазами.

— Повесилась на каштане за домом, — добавил старик.

Ресаку пошевелил губами, но не издал ни звука — слова будто застряли в горле.

— На ней была красная юбка, что ты купил ей, а на шее бусы из ракушек…

Ресаку затряс головой, дрожа как осиновый лист.

— Неправда! Не может быть! Неправда все это!

— Нет, правда, — твердо сказал Его. Ресаку перестал дрожать и ошеломленно уставился на старика. — В кармане у Хидэ нашли письмо от тебя.

Старик вытащил из кармана штанов для верховой езды сложенное в несколько раз письмо.

Ресаку развернул листок. На нем красной шариковой ручкой было написано несколько строчек. Но рука его так дрожала, что он не разобрал ничего и поднес листок к глазам, будто близорукий. На листке было выведено:

Надела я красную юбку,

Что брат купил мне в подарок,

И пошла по своей деревне…

Никто не попался навстречу,

Никто не взглянул на меня.

Дошла до соседней деревни

И там ни души не осталось,

И в третьей деревне тоже.

Пустынная тишина.

В красной короткой юбке

Шла я по улицам сонным,

И ни один мужчина

Не вышел навстречу мне.

Ресаку растерянно глядел на старика. Тот взял у него письмо и сунул в карман штанов.

— Уж не я ли ее убил? — прошептал Ресаку. И, вцепившись обеими руками в собачий воротник куртки, тряхнул старика. — Скажи, дедушка! Это я убил Хидэ?

— Не говори ерунды, — сказал старик спокойным голосом. — Ты только купил ей красную юбку. А Хидэ надела ее и умерла. Только и всего.

У Ресаку тряслись колени. Он еле держался на ногах, но старик торопил, и он пошел. И тут он услышал сзади шаги. Он остановился и оглянулся. Но мертвая Хидэ никак не могла быть здесь. Это поднялся ветер, и волны с шелестом набегали на причал. А далеко за причалом простиралось сумрачное море. Оно напоминало ему печальный профиль Хидэ у окна в тот день, когда она приезжала в гости.

Пчела

Сима не повезло. В тот день, когда муж должен был вернуться домой после долгой отлучки, пчела ужалила ее в грудь. «Нет чтобы вчера ужалить! подумала она. — Или на другой день. Тогда пусть бы хоть три или четыре раза тяпнула. А тут на тебе! Теперь уж ничего не поделаешь. Вот ведь беда какая!»

Пчела притаилась на изнанке юката. Утром Сима вывесила его проветриться на сушилке для сжатого риса. А когда потом набросила его на распахнутое нижнее кимоно, почувствовала вдруг резкий укол. Сима стала испуганно хлопать себя по груди — под ноги на шершавый татами что–то упало. Это была пчела. Она лежала брюшком вверх, подергивая длинными лапками.

Сима еще накануне приметила, что у сушилки стали часто летать пчелы, но не думала, что они могут забраться в юката.

Она тут же раздавила пчелу пяткой. Тупая ноющая боль в груди становилась все сильнее. Места укуса не было видно, но грудь вокруг соска онемела.

До сих пор ее ни разу не жалили пчелы, и Сима не знала, что надо делать в таких случаях. Она послюнявила палец и помазала слюной вокруг соска. Покойная мать часто ее так лечила, когда она в детстве, бывало, являлась домой, искусанная комарами.

Подняв руки, чтобы снять с шеста свое ночное кимоно, Сима опять почувствовала острую боль — будто в грудь вонзилась колючка. Боль все распространялась и теперь уже была не тупой, а резкой.

«Надо было хорошенько осмотреть кимоно, прежде чем надевать», — с досадой подумала Сима, направляясь к дому. Из дальней комнаты послышался плач младенца.

— Сейчас, малыш! Потерпи!

Сима положила проголодавшегося ребенка на колени, расстегнула блузку и испуганно вскрикнула: грудь покраснела и распухла, сосок стал совсем крошечным, краснота сползла в ложбинку между грудями.