Блуждающий огонёк - Страница 17

«Вернется Хидэ в деревню, и зима уже не за горами», — вдруг пришла ему в голову мысль, и он вздрогнул от пробравшего его озноба.

III

Поезд, на который села Хидэ, прибывал на станцию Наори в одиннадцать пятьдесят. Ресаку сходил на станцию и уточнил это в тот день, когда получил от Хидэ открытку. Шел уже двенадцатый час, а он почему–то медлил. Наконец хозяин напомнил ему: «Эй! Скоро уже половина двенадцатого. Иди встречать сестру–то».

Ресаку вышел с верфи и, придерживая карман джемпера, бросился бежать со всех ног.

Если бы он направлялся прямо на станцию, спешить не надо было. Но ему нужно было еще заглянуть на почту и снять немного денег со сберегательной книжки. Была суббота, и почта работала не полный день, так что, встретив Хидэ, он не успел бы уже получить деньги.

Он ворвался на почту, вынул из кармана джемпера сберегательную книжку и личную печать, положил ее у окошечка контролера, но печать скатилась и упала на бетонный пол. Он тут же поднял ее, обдул и просунул в окошечко. Женщина–контролер с подозрением взглянула на него. Он сильно запыхался.

— Извините. Торопился очень… — сказал он, заискивающе поклонившись.

— Ваше имя?

— Итиномори Ресаку. Двадцать один год. Он сообщил и свой возраст, хотя никто его об этом не спрашивал, и подумал: «А зачем она интересуется именем, оно же в книжке написано». Контролер посмотрела в книжку и, нахмурив брови, стала разглядывать печать. Он забеспокоился: «Что это она нашла там странного?»

— Сестра из деревни приезжает. Вот я и… — сказал он поспешно, понимая, что говорить это вовсе не обязательно.

— Хорошо, что не хрустальная.

Женщина мельком взглянула на него, улыбнувшись краешками губ. Это она о печати, понял Ресаку. Была бы, мол, хрустальная, раскололась бы, когда упала на пол. Он вздохнул с облегчением и застенчиво улыбнулся в ответ: где уж, мол, нам иметь хрустальную печать!

— Грошовая… — сказал он, вытащил из–за пояса полотенце и вытер потное лицо.

Выйдя из почты, он снова бросился бежать.

Хидэ, смущенно опустив глаза, прошла с перрона в тесной толпе пассажиров. Ресаку, ожидавший у киоска, увидел ее и догнал, когда она уже вышла из вокзала. «Эй» — окликнул он ее сзади. Хидэ испуганно остановилась и, жмурясь от солнца, взглянула на него.

— Ну вот я и приехала, — сказала она. На глаза ее навернулись слезы.

Ресаку никогда не приходилось встречать ни родственников, ни вообще кого–либо, и он не знал, что надо говорить в таких случаях. Моргая глазами, он сказал только:

— Спасибо.

Волосы Хидэ, как и прежде, были заплетены в косички, на ней была черная стеганая куртка, похожая на мужскую, и короткие, чуть выше колен, брючки мышиного цвета. В руке она держала тяжелый узел.

— Пойдем! — сказал Ресаку и выхватил у нее узел. Округлый на вид, он оказался значительно увесистей, чем на первый взгляд. Из–за тяжести узелок на нем туго затянулся и стал как камень. — Что у тебя здесь? — обернулся Ресаку.

Хидэ трусцой догнала его и сказала:

— Каштаны и рис.Половина — подарок для твоего хозяина, половина тебе.

«А для чего рис?» — подумал он. Оказалось, мать велела взять, чтобы сестра не объела его.

— Все заботится матушка, — засмеялся он. И, чувствуя, что лицо его как–то странно скривилось, спросил, глядя прямо перед собой: — А что, она здорова?

— Здорова.

Ресаку молча кивнул. Он понимал: давно болевшей матери просто не стало хуже. Даже полегчало немного, если отпустила к нему.

Они пересекли площадь и вошли, как он и задумал, в кафе «Кит». Время было обеденное, народу много. К счастью, один из посетителей встал из–за стола, и они уселись рядышком на его место.

— Выбирай, что хочешь, — прошептал он на ухо Хидэ и, скосив глаза на карман джемпера, похлопал по нему ладонью: о деньгах, мол, беспокоиться нечего.

Хидэ взглянула на меню, приклеенное к стене, отвела глаза и, смутившись, сказала тихо:

— Мне все равно. Что ты возьмешь, то и я.

Под потолком висел дым от жареной сайры. И он подумал: «Если все равно, то сойдет и сайра». В деревне у них рыбу не ели. Разве что изредка бродячие торговцы приносили, но только сушеную. Свежей рыбы в деревне и в глаза не видели. Хидэ, конечно, отродясь не пробовала сайры, жаренной с солью.

— Две порции сай… сай… сайры и рис на двоих! — заикаясь, крикнул хозяин кафе на кухню.

Может быть, оттого, что утром Ресаку встал слишком рано, он проголодался к обеду сильнее обычного, и потому, получив миску с рыбой, бросил Хидэ: «Ну, ешь!» — и принялся уплетать сайру, не глядя на сестру. Однако Хидэ опустошила свою миску раньше его.

— Уже съела? — спросил он, положив палочки. Хидэ поежилась.

— А я с утра ничего не ела.

В ее миске от сайры осталась только голова и толстые кости. Остальное все исчезло, даже ребра.

— Вкусно было?

— Вкусно, только… — Хидэ нахмурилась и показала рукой на горло.

Он грустно улыбнулся.

— Ребра трудно проглотить было?

— Да нет, в горле что–то колет. Будто шип вонзился.

«Ну значит, кость застряла», — подумал Ресаку. Надо проглотить комок риса, не разжевывая. Но в миске у Хидэ было пусто.

— Возьми мой рис и проглоти кусок целиком. Глотай, быстро!

Он передал ей свою миску. В деревне говорили в таких случаях: «Глотать со слезами». Может, оттого, что человек, когда рыдает, жевать не может.

Хидэ набивала рот рисом из его миски и, выпучив глаза, проглатывала его. Он легонько стучал ей по спине, озираясь по сторонам. Когда кость наконец проскочила, риса в его миске не осталось.

— Надо мной тоже частенько потешались оттого, что я, когда приехал в город, все давился рыбьими костями, — утешал он смущенную Хидэ, выйдя из кафе. — Все давятся, пока не привыкнут. Зато городские жители язык царапают, когда едят каштаны.