Блуждающий огонёк - Страница 7

Правда, ему и самому не очень–то везло с работой. Сначала он устроился в закусочную, где подавали суси, однако испытал там только стыд от насмешек и ничему путному не научился. Он никак не мог привыкнуть зычно рявкать «Пожалте!» в лицо посетителю. Айда молча кланялся ему, а после поклона говорить что–то было уже нелепо. Он так и уволился, не избавившись от своей стеснительности.

После закусочной он работал в европейской кондитерской, в китайском ресторане, но всюду им лишь помыкали, а ремеслу не учили. Тогда он решил бросить торговые заведения и устроиться работать на матрасную фабрику. Однако не прошло и полугода, как он потерял там самые нужные пальцы на правой руке.

Если Тама злой дух для Миса, думал он, то и за ним увязался какой–нибудь носитель зла, но он не сможет избавиться от своего злого духа, потому что тот живет в нем самом.

Теперь уже Тама пошел четвертый год. Это была толстая наглая кошка. И когда он глядел на Миса, лежавшую на мягкой до жути постели с кошкой на бедре, то отводил в смутной тревоге глаза и думал:

«Неужели это та самая девочка, которая приехала со мной из деревни в Токио три года назад?»

В середине ноября, в воскресенье чуть за полдень, когда он, съев суси за прилавком закусочной в саду, уже расплачивался с хозяином, мимо прошел Хаясида–сан в очень коротком кимоно из конгасури. Хаясида–сан, видно, ходил в баню. Волосы у него были мокрые, в руке полотенце. Айда поклонился.

Хаясида–сан замедлил шаг, удивленно глядя на него. Айда еще раз поклонился Хаясида–сан по привычке, приобретенной во время работы в закусочной, и направился к качелям.

— Извините… — заговорил Хаясида–сан, догоняя его. Оказалось, Миса три дня назад переехала куда–то в другой район. Айда открыл было рот, но сказать ничего не смог. В голове была пустота.

— Я подумал, вы ждете ее… — сказал Хаясида–сан. — Ну, тогда всего хорошего.

И Хаясида–сан направился к дому. Но Айда остановил его.

— Куда переехала?

— Не знаю. Она не сказала. И в доме никто не знает. Даже старичок привратник. — Хаясида–сан, не глядя на Айда, доложил еще, что недели две назад Миса радостно говорила ему, что она переезжает в большой дом. — А таких домов в Токио полным–полно. Вам она ничего не сообщала?

Айда покачал головой.

— Не… — сказал он по–деревенски. Он не знал, как теперь быть.

— Ничего, скоро она обязательно сообщит, куда переехала. Делать нечего, придется подождать. Так я пойду. — Хаясида–сан быстро вышел из ворот сада. Айда медленно поплелся следом. В ту минуту ему и в голову не пришло, что надо бы помахать на прощанье хозяину закусочной, потому что теперь он уже никогда, видно, не придет в этот сад. Ему почему–то стало вдруг зябко, и он поднял воротник джемпера.

Он не заметил, как прошел остановку автобуса и оказался у Монмаэ Никамати. В автобус садиться не хотелось. Страшно было вернуться в пустую комнату. Потому он не торопился. Так и шел пешком.

На мосту Энъебаси дул сильный ветер с реки, и ему показалось, что его вот–вот унесет в небо. Он остановился у железных перил, испугавшись, что улетит неизвестно куда, хотя это не он, а Миса улетела от него, как бумажный змей с оборванной нитью.

Он дошел до Нихонбаси. Домой возвращаться все еще было рано. На тротуаре перед большим универмагом образовался непрерывный людской поток. Он поплыл в этом потоке. Перед входом виднелась вывеска: «Шедевры японского бонсай».

Когда он увидел иероглиф «бон», глаза его вдруг затуманились. Он вытер слезы рукавом джемпера и снова взглянул на вывеску. Такой знакомый иероглиф! На его родине Бон справляли с тринадцатого августа, на месяц позже, чем в других местах. Когда спускались сумерки, все шли на храмовое кладбище у подножия горы и зажигали у родных могил поминальные костры из сосновых корневищ. А когда совсем темнело, на кладбищенском склоне горы мерцало более двухсот огней, и каменные ступени, ведущие к храму, казались мостом через горящее озеро.

С тех пор как он уехал в Токио, он ни разу не был в своей деревне, ни на Новый год, ни на Бон. Нет, он не бежал из дома. Просто ему не хотелось туда возвращаться. После смерти отца к матери тихой сапой вселился бродячий торговец, и дом стал ему чужим. Поэтому, окончив школу, он поспешил уехать из деревни с намерением больше туда не возвращаться и вообще забыть свою деревню. Но иероглиф «бон» напомнил ему дымки от поминальных костров в роще криптомерий на кладбище. Понять значение иероглифа «сай» на вывеске он не смог и решил, что речь идет о выставке предметов, которыми пользуются во время праздника Бон в разных местах Японии. Пройти мимо такой выставки было нельзя.

Однако, поднявшись на эскалаторе в зал, он увидел лишь несколько десятков горшков с миниатюрными деревьями. Они стояли на низких полках, покрытых белым полотном. Он остановился, обескураженный, перед причудливо искривленной карликовой сосной, и тут кто–то хлопнул его по плечу.

— Айда–кун?

Он удивленно оглянулся. Это был Цуру–сан, сторож с матрасной фабрики. «Странная встреча в странном месте», — подумал он. Цуру–сан тоже, казалось, был удивлен.

— Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь! — воскликнул он. — Ты что, любишь бонсай?

Тогда–то Айда впервые узнал, что маленькие деревья в горшках называются бонсай.

Они отошли в сторону, чтобы не мешать посетителям выставки, и стали разговаривать. Цуру–сан спросил, как его рука, и он незаметно вытащил руку из кармана и показал ему. Еще на фабрике Айда испытывал симпатию к Цуру–сан, похожему на барсука, да и Цуру–сан, по–видимому, сочувствовал парню, лишившемуся сразу двух пальцев.